Многообразные процессы в нашем обществе за десять лет можно свести к семи главным трендам.
(1) Во-первых, мы отстроили империю. В политике у нас — плебисцитарная империя. То есть выборы есть, а демократии нет. Народное волеизъявление сохраняется как средство легитимации власти, но снижается частота и сужается сфера его применения. А главное, волеизъявление делают управляемым, сводя плохо поддающийся управлению плюрализм к заведомо предсказуемому выбору из двух вариантов: “согласен” и “не согласен”. И теперь у нас сложилась типичная имперская структура, где есть “центр” — устойчивое большинство согласных с “укреплением вертикали власти” и есть “периферия” — беспокойное, но, в общем, зависимое и контролируемое меньшинство несогласных, занятых безнадежным собиранием “горизонтали гражданского общества”.
В экономике у нас — энергоимперия. “Центром” здесь является комплекс подконтрольных государству сырьевых и инфраструктурных корпораций, вроде пресловутого “Газпрома”, определяющих структуру рынков и финансовых потоков, а “периферией” — формально автономные, но фактически зависимые экономические агенты: частный бизнес, домохозяйства, работники и потребители. В этой экономике рынок есть, а конкуренции нет.
В культуре у нас — медиаимперия. В качестве “центра” здесь выступает комплекс общефедеральных или межрегиональных электронных и печатных СМИ, которые во всех жанрах от выпусков новостей до рекламных роликов и “мыльных опер” транслируют “великий, единый и неделимый” образ досоветской, советской и постсоветской державы в стиле “Московской саги”. Главный стиль десятилетия снова ампир. Культурной “периферией” теперь оказывается зона свободы слова: то множество авторов, медиа и аудиторий, которые образуют субкультуры, стоически или агрессивно противостоящие ампиру масскульта. Но в итоге зоны свободы слова колонизуются как источники свежих идей — “символического сырья” и для патриотического ампира масскульта, и для богемного ампира элиты.
(2) Второй тренд десятилетия — это восхождение суверенной бюрократии. Место “новых русских” — сиволапых бизнесменов 90-х годов заняли сверхновые “хозяева жизни” — гламурные чиновники, которые стали вполне самодостаточным сообществом. С населением суверенные бюрократы приходят в соприкосновение только, когда результатом их бюджетно-откатной деятельности оказывается коррупция с человеческими жертвами. А излюбленный жанр деятельности суверенной бюрократии — суперпроекты для народа создает густую пелену медийно-административного гламура, сквозь которую народ и политический класс видят друг друга в розовом свете вплоть до момента очередного кризиса, конфликта или аварии.
(3) Третий тренд десятилетия — формирование общества потребления. Надо понимать, что это не общество, в котором много потребляют, а общество, в котором потребление замещает саму общественную жизнь. Это происходит, когда вещи приобретаются не ради функций, а ради статуса, когда масса людей устремляется за брендами как знаками престижа и отправляется в Турцию или Египет для того, чтобы потом демонстрировать фотографии в жанре “вот я на пляже”.
(4) Следующий тренд — формирование общества коммуникаций. По аналогии с предыдущим, это не общество, в котором много коммуникаций, а общество, в котором коммуникации заменяют общественную жизнь. Мы вступили в новый век с одним мобильником на двадцать жителей, а сейчас в стране абонентов больше, чем людей. Интернет, мобильники, ну и конечно, “социальных сети” стали предметами первой необходимости для большинства.
(5) С развитием общества потребления и общества коммуникаций неразрывно связан характерный тренд в социальном расслоении. Вместо вожделенного “среднего класса” у нас (впрочем, как и в развитых странах) оформились два специфических слоя: гламурная буржуазия — слой сверхновых богатых, постоянно приковывающий интерес публики и массмедиа, и менее заметный, но более массовый слой — сверхновые бедные. Сверхновые бедные — это не традиционные бедные, у которых ничего нет. У сверхновых бедных много чего есть, но не они в этом обществе задают стандарт потребления. Они тянутся за этим стандартом потогонного потребления, впрягаются в непосильные кредиты, во вторую и даже третью работу и постоянно ощущают себя нуждающимися.
6) Еще один тренд — возникновение клиентского общества вместо так и не оформившегося у нас “гражданского общества”. В отличие от самоорганизующихся и постоянно активных граждан, клиенты корпоративного бизнеса и государственной бюрократии готовы только к эпизодической активности и только в форме обращения к тем, кто за них решит их проблемы и организует их жизнь. Для их активизации можно, к примеру, завезти в какой-нибудь город поменьше побольше мигрантов и получить в результате гражданский протест без гражданского общества.
7) И последний из главных трендов десятилетия — возвращение молодежи. В 90-х молодежи у нас не было. У молодых людей не было их собственной жизни, они рано уходили во взрослую жизнь с ее проблемами выживания. А теперь появились и время и какие-никакие деньги для того, чтобы жить своей молодежной жизнью, и возникло множество субкультур и движений от эмо и готов до скинхэдов и антифа.
